У нас в больничке специфика отделения, на котором йа арбайтен, что умирают у нас очень редко. А сейчас вообще тишь да гладь после переезда - нет ни скорой, ни тяжёлых больных, ибо условий нет нормальных.
Это хорошо. Не то, что условий нет, а чуть меньшее столкновение со смертью.
Но я вот чёт помню почти всех умерших. А иногда они мне снятся. Может я их помню из-за того, что, опять же, из-за специфики нашей организации и отделения пациенты частенько постоянные. Когда из года в год ложатся периодами одни и те же люди, волей неволей привыкаешь и запоминаешь, знаешь более-менее их как людей и их ближайших родственников, которые приходят навещать своих болеющих тоже. Тебя начинают считать своей.
Б. был очень хорошим, ещё совершенно не старым дядькой. В общении с родными мне думалось, что он был довольно деспотичен. По разговорам с женой, по жалобам на сына, которого он отправил куда-то заграницу учиться, многое ради него сделал, а сын к нему потом не приезжал. Б. был капризен и вреден порой, но болезнь очень искажает поведение людей.
Зато он был смешливый, с хорошим чувством юмора и меломан. Он разбирался в граммофонах, собирал пластинки, я работала с ним, налаживала очередной катетер внутривенный, брала в сотый раз кровь, а он рассказывал про музыку и хвалил мою, которая звучала по трещащему сотовому. Он мне рассказывал про старичков в музыке и загорался, когда могла поддержать разговор, а я вещала про некоторых современных. Это было интересно.
За пару месяцев (вроде бы) до смерти он сказал:
- Об одном в жизни жалею - что мозгов так мало было и что пил много. Время терял.
Н. был старичком. Таким классическим-классическим. Ворчливым, милым дедушкой. Я пошла к нему в палату, думала спит, рука была тёплая, грудь вздымалась, но выражение лица с закрытыми глазами было другим. Я побежала за врачом.
Я запамятовала, как звали ту старушку. Пусть она меня простит, но помню лицо, руки, выражение глаз, фигуру.
За несколько дней до смерти она подарила мне игрушечного белого мишку в шарфике, маленького-маленького.
- Я хочу, чтобы меня запомнили.
Тот мишка до сих пор у меня. Он не стал вестником беды, как его страшилась Н., с которой мы тогда работали, а совсем себе наоборот. Мишка добрый.
Я запомнила вас.
С.Н. был родственником одного из врачей. Жил в одиночной палате, медленно умирал. Я тогда только пришла на работу. Он был когда-то начальником, властный, смелый, волевой человек. Я поработала с ним, он ко мне привык, вроде даже обрадовался, что пришёл новый человек на отделение.
За пару недель до смерти он посмотрел на меня так пристально-пристально и спросил:
- Я умру?
С. был высоким, худощавым дедушкой. Очень статным, с прямой осанкой. Вечной курилкой с хриплым, приятным голосом. Он был очень мудрый, но обладал потрясающей простотой характера, со всеми находил общий язык, у него было потрясающее, умное чувство юмора и потрясающий оптимизм. Да, он весь был потрясающим. И очень хорошая супруга у него, прям вот вообще, то как они общались любо-дорого.
Он умер не у нас.
Но я помню как с каждым разом стать уходила из него сильнее и сильнее. Как горбилась его спина, как мутнели ясные глаза. Как оптимизм сошёл на нет.
Лежал у нас один дедушка..
«.. Мы, когда на фронте были письма все своим домашним писали. Был у нас парень младший среди нас всех, который своей любимой писал. Мы над ним все время шутили, потому как очень уж он весь краснел и переживал, когда письма получат эти. Мы как-то по дурости открыли одно его письмо и последнюю строчку оттуда я помню до сих пор - "живая, теплая, всегда твоя. Катя." Так мне тогда запомнилось, так это оказалось важным, не вернуться даже, а чтобы дома были живые и тёплые».
Живые и тёплые.